Неточные совпадения
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь
побежалаПри блеске фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
Два парня из
толпы достают еще по кнуту и
бегут к лошаденке сечь ее с боков. Каждый
бежит с своей стороны.
Раскольников не привык к
толпе и, как уже сказано,
бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною
толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец, солдата, который хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились
бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и
толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не отвечал.
Он чувствовал себя физически измятым борьбой против
толпы своих двойников, у него тупо болела поясница и ныли мускулы ног, как будто он в самом деле долго
бежал.
Через несколько минут он растянулся на диване и замолчал; одеяло на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они
бежали прочь. Самгин смотрел на крупный, вздернутый нос, на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред
толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
Не торопясь отступала плотная масса рабочих, люди пятились, шли как-то боком, грозили солдатам кулаками, в руках некоторых все еще трепетали белые платки; тело
толпы распадалось, отдельные фигуры, отскакивая с боков ее,
бежали прочь, падали на землю и корчились, ползли, а многие ложились на снег в позах безнадежно неподвижных.
Самгин высоко поднял его и швырнул прочь, на землю, — он разбился на куски, и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно
побежали вместе с ним, и хотя все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая с дороги, гнали вперед, — их становилось все больше, все они были горячие, и Самгин задыхался в их безмолвной, бесшумной
толпе.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек,
бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий в сером измятом пыльнике.
Он еще не
бежит с
толпою, он в стороне от нее, но вот ему уже кажется, что люди всасывают его в свою гущу и влекут за собой.
А
толпа уже так разрослась, распухла, что не могла втиснуться на Полицейский мост и приостановилась, как бы раздумывая: следует ли идти дальше? Многие
побежали берегом Мойки в направлении Певческого моста, люди во главе
толпы рвались вперед, но за своей спиной, в задних рядах, Самгин чувствовал нерешительность, отсутствие одушевленности.
Затем Самгин видел, как отступавшая
толпа точно уперлась во что-то и вдруг, единодушно взревев, двинулась вперед, шагая через трупы, подбирая раненых; дружно треснул залп и еще один, выскочили солдаты, стреляя, размахивая прикладами, тыкая штыками, — густейшим потоком люди, пронзительно воя,
побежали вдоль железной решетки сквера, перепрыгивая через решетку, несколько солдат стали стрелять вдоль Невского.
Пред глазами его вставал подарок Нехаевой — репродукция с картины Рошгросса: «Погоня за счастьем» — густая
толпа людей всех сословий, сбивая друг друга с ног,
бежит с горы на край пропасти.
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет, русскими гоним,
И слуги верные
толпоюЧуть могут следовать за ним.
Когда идет по деревне, дети от нее без ума: они, завидя ее,
бегут к ней
толпой, она раздает им пряники, орехи, иного приведет к себе, умоет, возится с ними.
Какое мщение?
Бежать к бабушке, схватить ее и привести сюда, с
толпой людей, с фонарями, осветить позор и сказать: «Вот змея, которую вы двадцать три года грели на груди!..»
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой
толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо
бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что из деревни бросилось
бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины
толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Поселенцы, по обыкновению, покинули свои места, угнали скот, и кто мог,
бежал дальше от границ Кафрарии. Вся пограничная черта представляла одну картину общего движения. Некоторые из фермеров собирались
толпами и укреплялись лагерем в поле или избирали убежищем укрепленную ферму.
Всякий раз, при сильном ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный
побежал,
толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все это по поводу петушьей драки! «Нет, этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно, этот момент был самый замечательный для постороннего зрителя.
Когда судно приставало к городу и он шел на рынок, по — волжскому на базар, по дальним переулкам раздавались крики парней; «Никитушка Ломов идет, Никитушка Ломов идет!» и все
бежали да улицу, ведущую с пристани к базару, и
толпа народа валила вслед за своим богатырем.
А потом, первые дни начинающейся новой жизни, в которых дорога каждая минута, в которые следовало бы
бежать куда-нибудь вдаль, в уединение, проводятся за бесконечными обедами, за утомительными балами, в
толпе, точно на смех.
И
толпа побежала за санками.
Тут Черевик хотел было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи бесстыдного поносителя, но рука его с необыкновенною легкостью ударилась в подбородок. Глянул — в ней перерезанная узда и к узде привязанный — о, ужас! волосы его поднялись горою! — кусок красного рукава свитки!..Плюнув, крестясь и болтая руками,
побежал он от неожиданного подарка и, быстрее молодого парубка, пропал в
толпе.
За телегой шел взвод солдат и
бежали густые
толпы народа…
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки. Порой приходит с сестрой и матерью она, кумир многих сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из
толпы соперников… Усиленный
бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Когда мы с братьями
побежали в конец переулка — там уже была целая
толпа народа.
Приказчики стояли у магазинов и смотрели на одуревшую
толпу. Какие-то пьяные мужики
бежали по улице без шапок и орали...
Оглянувшись, Анфим так и обомлел. По дороге
бежал Михей Зотыч, а за ним с ревом и гиком гналась
толпа мужиков. Анфим видел, как Михей Зотыч сбросил на ходу шубу и прибавил шагу, но старость сказывалась, и он начал уставать. Вот уже совсем близко разъяренная, обезумевшая
толпа. Анфим даже раскрыл глаза, когда из
толпы вылетела пара лошадей Ермилыча, и какой-то мужик, стоя в кошевой на ногах, размахивая вожжами, налетел на Михея Зотыча.
— В огонь их надо было бросить! — жалели в оставшейся у ворот
толпе. — Видишь, подожгли город, а сами
бежать!
Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь,
бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он
бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается
толпа.
Старый, поседевший в
бегах и приключениях бродяга высматривает в
толпе новичков, кого побогаче (у новичков почти всегда бывают деньги), и сманивает его
бежать вместе.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он
бежал от фортепиано, не в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой
толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Беги,
толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно.
К обширной площади
бегутНесметные
толпы...
Она первая ее и выдала на позор: когда в деревне услышали, что Мари воротилась, то все
побежали смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою торопливою, жадною
толпой.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог
бежать, летел к кабаку. В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и
побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого конца и Пеньковки бросился по плотине
толпами.
— Видите, что делают!» Прапорщик тоже кричит им: «Пали!» Как шарахнули они в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись на солдат, думали народом их смять, а те из-за задней ширинги — трах опять, и в штыки, знаете, пошли на них; те
побежали!..
— Вдруг — шум, хохот, факелы, бубны на берегу… Это
толпа вакханок
бежит с песнями, с криком. Уж тут ваше дело нарисовать картину, господин поэт… только я бы хотела, чтобы факелы были красны и очень бы дымились и чтобы глаза у вакханок блестели под венками, а венки должны быть темные. Не забудьте также тигровых кож и чаш — и золота, много золота.
И народ
бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с
толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Наслушавшись вдоволь, он выходит на улицу и там встречается с
толпой простецов, которые, распахни рот,
бегут куда глаза глядят. Везде раздается паническое бормотание, слышатся несмысленные речи. Семена ненавистничества глубже и глубже пускают корни и наконец приносят плод. Солидный читатель перестает быть просто солидным и потихоньку да полегоньку переходит в лагерь ненавистников.
Добежав уже до внешнего рва, все смешались в глазах Козельцова, и он почувствовал боль в груди и, сев на банкет, с огромным наслаждением увидал в амбразуру, как
толпы синих мундиров в беспорядке
бежали к своим траншеям, и как по всему полю лежали убитые и ползали раненые в красных штанах и синих мундирах.
Он схватил ружье и, вместе с
толпой, крича «ура»,
побежал прочь от убитого француза, с которого тут же солдат стал снимать сапоги.
Ему ясно видно было, как французы
бежали к бастиону по чистому полю и как
толпы их с блестящими на солнце штыками шевелились в ближайших траншеях.
Теперь он желал только одного: забвения прошедшего, спокойствия, сна души. Он охлаждался более и более к жизни, на все смотрел сонными глазами. В
толпе людской, в шуме собраний он находил скуку,
бежал от них, а скука за ним.
Но
толпы бегут, не замечая ни его, ни тоски…
Сотни нищих
бежали со всех улиц и переулков, и скоро десятитысячная
толпа заняла проезд Рождественского бульвара от Сретенских ворот до Трубной площади. Ни прохода, ни проезда.
Толпа была словно спаянная: яблоку упасть было некуда.
Я
побежал — трамваев тогда не было, а извозчики не по карману — и у зоологического сада увидал
толпы народа. В саду я узнал подробности. Озаглавил заметку «Взбунтовавшийся слон на Пресне».
Все эти бегуны, если не найдут себе в продолжение лета какого-нибудь случайного, необыкновенного места, где бы перезимовать, — если, например, не наткнутся на какого-нибудь укрывателя беглых, которому в этом выгода; если, наконец, не добудут себе, иногда через убийство, какого-нибудь паспорта, с которым можно везде прожить, — все они к осени, если их не изловят предварительно, большею частию сами являются густыми
толпами в города и в остроги, в качестве бродяг, и садятся в тюрьмы зимовать, конечно не без надежды
бежать опять летом.